Радио Вера. «Путь к священству». Священник Василий Келеш. Эфир 04.04.23.
Священник Василий: Самое страшное состояние – это прелесть. Я вам расскажу, что был свидетелем в Троице Сергиевой Лавре, когда человек находится в этом жутком состоянии. С ним невозможно говорить. Его невозможно вытащить из этого состояния. Если человек гордится, ты можешь ему как-то объяснить, человек в какой-то момент может понять. А вот прелесть…
Ведущая: - Отец Василий, а как выглядит прелесть?
Священник Василий: - У человека глаза светятся. У него светятся глазки, и он всегда воспринимает себя выше. Никакой духовник не имеет перед ним никакого авторитета.
Ведущая: - Аа, и любое твое слово он так со снисхождением и отрицанием таким [воспринимает].
Священник Василий: - Вот как это выражается: когда этот человек тебя учит, ты молчишь - все хорошо. Но стоит тебе только его в чем-то поправить, он тут же превращается в другого человека. Я расскажу такой пример, как это выглядит. В Лавре была такая женщина. Она постоянно причащалась. В Лавре, например, четыре Литургии в день. В четырех храмах. И она приходила на раннюю, там причащалась, иногда причащалась сразу у двух чаш. У одной чаши и у другой. И, конечно, духовники это видели. И они просили, чтобы ее не причащали. И мы, диакона, служим, шесть чаш выходят, она подходит – смиренная, “я такая смиренная, Господи, прости”. Она подходит – ей священник говорит: “Вы знаете, Вам нельзя причащаться”. Она такая: “Э”. И уходит. Идет к другой чаше – то же самое происходит. Она такая смиренная, ей говорят: “Вам нельзя”, она: “Э”. Вот меняется все. Сначала такое смирение. И когда уже последний священник уходит, она встала на амвон такая [и гневно закричала]: “Дайте мне Причастие!” Ты видишь этот дух. Что живет [в ней]. Вот что такое прелесть. Из этого состояния очень тяжело вывести человека. Это самое страшное, с чем ты можешь столкнуться.
Ведущая: - Отец Василий, но ведь Вы описываете болезнь, духовную болезнь. Может даже и психическую.
Священник Василий: Вот есть беснование, [а есть прелесть]. Я встречался с человеком, у которого бес внутри. Меня попросили, мы приехали в Троице-Сергиевую Лавру. Попросили помочь, потому, что очень тяжело. И вот мы только подъехали к храму Петра и Павла: мороз, а она раскрывается вся – ей жарко, в поте лица. Я говорю: “Моя хорошая, давай помолимся, все будет хорошо, Преподобный тебя приведет”. Мы заходим, вдруг перед входом в Лавру два священника несут большую икону преподобного Сергия. Я говорю: “Посмотри, тебя уже Преподобный встречает”. Она осознает, что в ней что-то происходит, и она с этим борется. Это тоже страшно. Но у нее все равно есть надежда. Мы подошли к мощам, она приложилась – тут же теряет сознание, начинает бес в ней кричать, мы ее выводим, проходит час-два, и она становится вменяемой. У этого человека есть возможность что-то поменять.
А вот в состоянии прелести никто не может надавить [на человека]. Ты видишь себя выше всех. Это гордость в превосходной степени. Это самое страшное состояние. И об этом говорят Святые Отцы, что вот это самое страшное.
Какой критерий, [когда] подходить к чаше. Вот я как духовник, когда я могу допустить. Ну не я могу, я как знак: вот скорость 60, ты можешь двигаться больше, но это опасно. Священник это свидетель того чуда, что происходит рядышком. Я лишь свидетель. Как я могу говорить с человеком? Ты спрашиваешь у человека: “ты грешен?” Он: “да, грешен”. – Он может подойти к Причастию.
Страшно, когда приходят, особенно впервые, ты говоришь: Какие у тебя грехи? –“Ну нет у меня грехов, я никого не убиваю. Никого никогда не обижал. Ну что-то там было.”
Один из Лаврских духовников в свое время так говорил: “Как тебя зовут? Екатерина? Братья и сестры! Бог нам открыл новую Святую!” – “Да какая, батюшка, я святая”. – “А, все-таки есть у тебя грехи!”
Самый страшный день – когда ты скажешь: “Раскрывайте Царские Врата, я святая, у меня грехов нет! Я готова к Причастию!” “Я готова”- это будет самый страшный день. А вот то осознание грехов…
Неделя у нас о мытаре и фарисее. Два образа молитвы. Как Евангелист Лука пишет: “Фарисей молился сам в себе”. Он как бы сказал: “Господи, благодарю тебя, что я такой хороший. Я не как воры, убийцы. Я все делаю. И десятину тебе плачу. Благодарю Тебя, что Ты меня таким хорошим создал, я такой молодец. И даже не такой, как этот мытарь.” И образ другой молитвы: мытарь бьет себя в грудь, он не смеет поднимать очи к небу. Потому, что осознает, что грех во все проник, грех овладел им в полноте. Его жизнь во всем грешна. “Боже, милостив буди мне, грешному.” Вот такой человек имеет возможность. Когда человек осознает, что он болен, он может прийти к врачу. Он осознает, что у него есть болезнь, он видит свою болезнь. И у него появляется надежда. То, как он будет лечить эту болезнь, это уже другой вопрос. Но эта возможность у него сохраняется. А беда, когда ты чувствуешь, что у тебя болит, но не обращаешь внимание.
Едешь вот в метро, и какой-то бомж смердит, все от него уходят, а он говорит: “я нормальный.” Он не чувствует этого состояния. Это самое страшное. Гордость – это такая страсть, она как бы прикрывает себя. Ты не чувствуешь гордыню. Кажется, что же я ничего не делаю. Прп. Иоанн Лествичник пишет, что даже наши добродетели пропитаны это гордынею. Нет у нас ничего чистого. И чтобы было чистое, нужны годы подвига.