Древний патерик в переводе святителя Феофана Затворника.
39. Пришли мы к одному из отцов, некогда пребывавшему близ святого Зинона, и, когда он простер к нам слово назидания, спросили его об одном помысле, говоря так: если кто-то имеет помысл и одолевается им, но при этом старается назидаться словом о чистоте, прочитанным у отцов, желая исправить по слову их дело и не может, хорошо ли открыть о том кому-нибудь из отцов или он должен стараться исполнять только то, что вычитал, довольствуясь своею совестию? Старец ответил нам: он должен открыть другому, могущему пользовать его, и не полагаться на себя, ибо никто не может помогать сам себе, особенно если дойдет до того, что заболит страстями. Затем продолжил: и со мною в юности случилось нечто подобное. Имел я болезнь душевную и был одолеваем ею. Слыша об авве Зиноне, что он многих уврачевал, вознамерился и я пойти открыться ему, но диавол воспрепятствовал мне, говоря: ты уже знаешь, что должно делать, – пользуйся тем, что вычитал. Для чего тебе идти и соблазнять старца? И было так: когда я готов был отправиться к нему, брань отступала от меня, чтоб я не ходил; когда же я соглашался не ходить, страсть опять наводняла меня. Когда опять собирался идти, те же самые козни строил мне враг, не допуская меня до того, чтоб я открылся старцу. Если иногда и доходил я до старца, чтоб открыться ему, враг не попускал, стыдом смущая сердце мое и говоря: уже знаешь, как должен ты врачевать себя! Какая нужда сообщать о том другому? Ведь ты не нерадишь о себе и знаешь, как сказали отцы. Все сие вселял в меня враг, чтоб не открыл я болезни врачу и не получил врачевания. Старец замечал, что я имею помыслы, но не обличал меня, ожидая, пока я сам открою их ему, потому поучал меня пути правому и отпускал. Наконец, сокрушаясь и плача, я сказал душе своей: доколе же, горькая душа, не будешь ты хотеть принять врачевство? Издалека приходят к старцу и исцеляются, а ты, имее в такой близости врача, стыдишься и остаешься не уврачеванною? И, возжегшись сердцем, встал я и сказал себе: если, придя к старцу, я не найду у него никого, то уразумею, что сие есть воля Божия – открыть ему помысл мой. Пришел и не нашел никого. Старец по обычаю поучал меня о спасении души и как можно очиститься от скверных помыслов, – я же опять застыдился открыться ему и просил отпустить меня. Старец, сотворив молитву, пошел проводить меня до внешних ворот, идя впереди; я же, томимый помыслами – сказать или не сказать старцу, – мало-помалу ступал позади него. Он не смотрел на меня и взялся было уже за дверь, чтоб отворить мне, но, увидев, сколь сильно меня мучат помыслы, обратился ко мне и, стуча в грудь мою, спросил: что у тебя? И я также человек. Как только сказал мне старец слово сие, я почувствовал, что он как бы отверз сердце мое – упал я на лице к ногам его, умоляя: помилуй меня. Он говорит мне: что у тебя? Я ответил: ты знаешь, какую нужду имею я. Сказал он мне: тебе самому должно открыть, что у тебя. Когда же я со стыдом открыл ему страсть мою, он говорит мне: почему же ты стыдился сказать то мне? Не человек ли и я? Хочешь, – я скажу тебе свое? Не три ли года, как ты ходишь сюда, имее такие помыслы, и не открываешь их? Так как я по-прежнему оставался поверженным пред ним и умолял: помилуй меня ради Бога, – он сказал: поди, не неради о молитве своей и никого не осуждай. Я вернулся в келлию свою, не нерадел о молитв и, благодатию Божиею и молитвами старца, уже не был боле томим тою страстию. Однако, спустя год, напал на меня такой помыслы может быть Бог по милости своей сделал тебе это, а не ради старца? Иду к нему, желая искусить его, и, отведя в сторону, полагаю метание и говорю: умоляю боголюбие твое, отче, помолись обо мне, – о том помысл, который я некогда открыл тебе. Оставив меня лежащим у ног своих и помолчав немного, он говорит: встань и знай толк. Услышав сие, от стыда я желал бы, чтоб земля пожрала меня; поднявшись, я не мог взглянуть на лицо старца и в удивлении удалился в келлию свою.