Монахиня Порфирия. "Лекарство от душевной хвори" (из бесед с матушкой Ольгой (схимонахиней Виталией)).
Как монах умирал
Помню, моя мамочка, умирая, все время рукою крестила себя, потому и улыбалась, когда ее отпевали.
Сподоби, Пресвятая Богородице, и мне, грешной, так помереть! К этому случаю поведаю одну историю, которую нам отец духовный в бытность свою сообщил...
Жил-был монах, ни ох, ни ах! Ну, вы понимаете, о чем я: пришло к монаху богатство, позабыл и братство! Настало время ему умирать. Умирал трудно, хотя исповедовался и причастился, как положено. Потом вытянулся и затих. Старший монах, боясь ошибиться, предложил братии, собравшейся вокруг тела почившего:
— Отцы и братья, протянем за усопшего четки!
Все углубились в молитву. Не протянули и трех четок, как покойник открыл веки. Монахи уставились на него во все глаза. Оживший не мог поднять головы и только моргал со страхом, умоляя убрать подальше какие-то копыта. После, преодолев изнурение и упадок сил, озираясь и тяжело дыша, поведал следующее:
— Когда я умер, то, не понимаю как, очутился вдруг в пустой незнакомой комнате. Только в раскрытом окне почему-то виднелась далеко вдали старая колокольня с покосившимся крестом, как когда-то в моем детстве. Мне захотелось посмотреть, что это за место. Я вышел: вокруг было пустынно и тоскливо, тихо-тихо, не видать ни души. Внезапно раздался топот копыт. Появились три страшных всадника на вороных конях. Они схватили меня и крепко отдубасили. Затем связали мне руки и ноги, бросили поперек коня и помчались во весь дух туда, где далеко впереди виднелась угрюмая гора, одетая туманом. Все это время они стегали меня своими плетками.
Молитвы, которые я знал, вылетели из головы, и я только кричал всадникам, что ищу милости и жалости. Но мои вопли были бесполезны. Я все думал, как мне вернуться в ту комнату с далекой колокольней и крестом на ней в открытом окне. Мои мысли в тоске устремились почему-то к этой комнате, словно мысли больного к предстоящей операции.
Мы примчались к пустынной горе, где меня ждал свирепый черный человек — предводитель. Всадники бросили меня к его ногам, а вместо ступней у него были копыта. Ужасный человек начал перечислять мои грехи, о которых я совсем забыл и потому не исповедал. От томительного стыда мне хотелось спрятать голову глубоко в карман. Я опять стал умолять о жалости, но предводитель отказал наотрез. Когда я лежал не земле, обливаясь слезами, запомнились мне его огромные черные копыта возле самой моей головы.
Затем эти ужасные люди стали оживленно толковать обо мне между собой. Я догадался, что их дело сладилось. Главарь велел тут же бросить меня в бездонную пропасть, которая темнела вдали и откуда вырывались языки пламени. Меня снова кинули на коня. В то время как мы мчались к пропасти, я заметил, что конь вдруг начал спотыкаться, а всадник еле держится в седле. Когда жуткая пропасть была уже рядом, путы мои ослабели. Где-то внутри сердца раздался еле слышный тихий голос: «Пусть живет для покаяния...». Мне удалось спрыгнуть с коня. Я помчался от этих страшных всадников и огненной пропасти и, не знаю как, очутился в своем теле. Душа трепетала, словно птица, вернувшаяся в свое гнездо.
Я увидел, что вы стоите вокруг меня и молитесь. Все, что мог, рассказал вам, простите меня!
Монахам стало и радостно, и жутко. Радостно, что умерший монах ожил по их молитвам милостью Божией, и жутко, что он едва не попал в самое пекло, не имея за душой никаких добрых дел.
Этот батюшкин рассказ мне очень запомнился, потому и передаю его вам, родные мои сестрицы, как есть. Историю, что вы сейчас услышали, батюшка узнал от одного кавказского монаха и поведал нам для нашего назидания. Для верующего она пусть будет быль и вразумление, а для неверующего — небылица и развлечение!